← Современные течения в библеистике

Кратенько про то, что, собственно, есть проблема библеистики.

Евангелие не есть точная запись Выступлений И. И. Христа на внеочередном Съезде Апостолов.

Из этого рядом граждан делается интересный вывод, что содержимое их — ахинея. Однако писали Евангелия люди, не ТНБ. А люди пишут в зависимости от собственной заинтересованности и личной позиции. Взять, к примеру, журналистов. Они, так, для справки, пишут с мест событий, да ещё и частенько являются очевидцами. Так что если сюжет про науку, религию, политику или ещё что, требующего вдумчивого осознания всякого, то результат общеизвестен — репортаж, в большинстве своём, содержит бред сивой кобылы, пропущенный через либеральное мышление и с выводом «Путин уходи». Так вот, по сравнению с такими «репортажами» евангелисты занимались практически стенографированием.

Лука был друганом Павла, который, понятно, Христа и в глаза не видел. Марк был друганом Петра. «Матфей записал по порядку речения на еврейском (или арамейском, тут не совсем ясно) языке, толковал/переводил же их кто как мог». Папий у Евсевия. С остальными сложнее.

Так о ком они писали? Ясно, об Иисусе. Что мы знаем об Иисусе? В итоге, только то, что написано в НЗ и сопутствующих текстах. Что мы узнаём из этих текстов на самом деле — вопрос интересный.

Начнём с постановки вопросов. Что мы хотим узнать? Ответ тот же, что и в предыдущем абзаце – кем и каким был товарищ Иисус. А личность Иисуса, как и любого человека, имеет разные углы восприятия. Разделим их:

1. Подлинный Иисус. Тут всё как в уголовном деле: когда родился и умер, родители и семья, отношения с ними, с кем водил компанию, чем промышлял на жизнь в молодости, фотографии, что ел, чем болел, какой был нрав, отношения с соседями и прочая.


2. Иисус исторический (реконструированный). Суть в удалении личных интерпретаций, позднейших вставок, анекдотов и кусков богословской необходимости. Это дело непростое.


3. Евангельский Иисус. Это тот облик, который создал каждый из евангелистов применительно к общине, в которой каждое из Евангелий и создано.

Собственно, именно поэтому евангелия и отличаются. Созданы они разными людьми в разное время и для разной аудитории.

Есть ещё реальный Иисус. Но тут мы вступаем на зыбкую почву теологии.

И так, какие же есть теории и методы изучения евангельских текстов для получения примерно не сильно противоречивых и корявых ответов на поставленный вопрос?

1. Текстология. Пару тыщ лет назад ряд евангелистов написали по–гречески четыре Евангелия. Это единственное, что нам известно. Оригиналов, понятное дело, нет. Зато есть богато разнообразных рукописных копий, каковые были изготовлены на 140 – 1300 лет позже оригиналов. Граждане переписчики к работе своей подходили творчески и в итоге между существующими копиями различий, обычно мелких, богато. Текстологи, собственно, сопоставляют разночтения в греческих рукописях а также древних переводах и цитатах из НЗ. Много сохранилось цитат у Отцов Церкви, которые не совсем соответствуют доступным нам Кодексам. Текстология — дело очень тёмное. Тут нашим всем выступает Мецгер с его «Текстологией».

2. Историческая критика. В обоих-четырёх евангелиях целью авторов было донесения до слушателей и читателей вполне конкретную Благую весть об Иисусе. Эта весть, то есть то, что автор пытался сказать читателям, и есть буквальный смысл. Выявление буквального смысла — одна из задач исторической критики.

Цитирую Реймонда с некоторыми изменениями: «Во многих случаях понять буквальный смысл относительно легко; в других случаях требуется хорошее знание древних языков, грамматики, идиом, обычаев и т. д. Например, в Мк 7:11–12 Иисус говорит: «А вы говорите: кто скажет отцу или матери: корван, то есть дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался, тому вы уже попускаете ничего не делать для отца своего или матери своей». О каком обычае идет речь? Какова логика, стоящая за ним? Почему Марк считает этот вопрос актуальным для читателей? Без ответа на эти вопросы отрывок непонятен». Вот в этом и суть исторической критики — понять, что говорит иностранец.

3. Критика источников. Так как минимум часть евангелистов не были свидетелями, то при написании евангелий они пользовались чем-то. Этот раздел библеистики и пытается выяснить, откуда авторы черпали информацию. Дело в том, что гражданин Иисус вещал исключительно по памяти. А апостолы и причастные слушали и запоминали. Записывать на ранней стадии никто не собирался, так как Иисус говорил, что царствие божие настанет на днях, а может быть даже раньше. После распятия с последующим воскрешением долгое время существовала устная традиция. По мере того, как наступление Царствия Божьего затягивалось, устные предания стали записывать. Вопрос. Можно ли выявить и реконструировать такие источники, если они не сохранились? Существующие близкие параллели в сохранившихся Евангелиях (особенно в первых трех — Мк, Мф, Лк) предоставляют возможность изучать данный вопрос. Использовал ли какой-либо евангелист в качестве одного из источников какое-либо другое Евангелие? Если да, то кто у кого списывал (Матфей от Марка или Марк от Матфея)? Такая вот задача.

4. Критика форм (я про неё уже писал, но всё равно). Не всё в тырнете мы читаем одинаково. Просматривая новостной сайт, мы исходим из предпосылки, что первая полоса обычно содержит примерно надежные сведения, а, скажем, контекстной рекламе не всегда следует верить, особенно если там BDSM. Или мы берём книжку в лабазе: на обложке обычно сказано, что это — беллетристика, история, биография и т. д. Одним словом, обложка поясняет литературный жанр или «форму», — информация полезная, ибо опять-таки мы подходим к разным жанрам с разными ожиданиями. НЗ включает в себя разные жанры: Евангелия, письма и апокалипсис. Типичная антология. Вот такое вот исследование жанров в НЗ называется критикой форм.
Библеисты изучают не только общую классификацию целых текстов, но и жанры/формы их компонентов. Некоторые такие жанры достаточно очевидны. Те же Евангелия содержат притчи и рассказы о чудесах, повествования о детстве и о страстях. Глубоко специальных знаний, однако, требует классификация форм на более продвинутом уровне. Скажем, для Евангелий они включают: максимы мудрости, пророческие и апокалиптические речения, правила/законы общинной жизни, формулы «Я есмь», метафоры, сравнения, речения в рамках повествовательной канвы, короткие рассказы, развернутые повествования о чудесах, исторические повествования, неисторические легенды и т. д.

Так же можно изучить наличие или отсутствие ожидаемой черты в той или иной притче или рассказе о чуде, — чтобы понять, как эти притча и рассказ передавались в традиции. Допустим, например, что у Марка некая притча не содержит какую-то традиционную особенность, а у Матфея та же притча содержит эту особенность. Возможно, это означает, что вариант Мф ближе к оригиналу. Однако чудеса человеческого творчества порой непредсказуемы (это мы видим каждый день в новостях по Еврогнуси): не исключено, что оригинальна как раз менее полная форма, а более полный вариант отражает тенденцию дополнять повествование ожидаемыми элементами.

Сама по себе критика форм ничего не говорит об историчности материала, облеченного в форму речения, притчи или рассказа о чудесах. Произносил ли Иисус это речение или эту притчу? Совершил ли он это чудо? Действительно ли произошло то или иное сверхъестественное событие? Критика форм не способна ответить на эти вопросы. Потому и возникает ряд известных косяков, которые я описал ранее.

5. Критика редакций. Объединение отдельных перикоп (рассказов о чудесах, притч и т. д.) в окончательный продукт (Евангелие, вполне готовое к публикации) местами серьёзно изменяет их значение, а ведь читателей НЗ во многом интересует именно смысл всего Евангелия. Поэтому в библеистике XX века гегемонию критики форм нарушило появление критики редакций. Критика форм занималась предысторией единств, скомпилированных евангелистами, а критика редакций (во всяком случае, то ее направление, которое условно можно назвать «критикой автора») признала творческую роль авторов в переработке унаследованного материала. Стали изучаться интересы евангелистов и плоды их трудов. Если мы более или менее точно знаем, каким материалом пользовался автор, то по внесенным им редакторским изменениям можем судить о его богословских взглядах. Например, если Мф и Лк использовали Мк (например), то очевидно, что они глубоко чтили Двенадцать Апостолов: они опускают Марковы материалы про косяки апостолов, и добавляют отрывки, где апостолы представлены в позитивном свете (Лк 9:18–22 пропускает материалы из Мк 8:27–33, а Мф 16:13–23 добавляет к ним новые). Такие суждения становятся более шаткими, когда нет уверенности относительно использованных источников, — проблема, которая мешает исследовать богословие Мк и Ин. Однако даже если мы не знаем источников, богословские взгляды редакторов/авторов видны из созданных ими произведений. Какими бы ни были компоненты, если читать любое Евангелие как оно есть, оно, как ни крути, несет богословскую весть. И здесь критика редакций выводит нас на так называемую «нарративную критику» (см. ниже).

6. Каноническая критика. Дело в том, что Новый Завет — единое произведение. Хотя каждая из новозаветных книг не перестаёт быть целостным произведением. Однако взаимосвязь с другими текстами канона придает им новый смысл. Если другие формы критики изучают смысл того или иного отрывка самого по себе или в контексте книги, каноническая критика исследует отрывок в свете всего НЗ или даже всей Библии.

7. Структурализм. Хотя критика форм и критика редакций имеют литературные компоненты, последние обрели особую значимость в других подходах. Структурализм (или семиотика) занимается новозаветными текстами в их окончательной форме. Хотя интерпретаторы давно находили в общей структуре ключ к авторской интенции, все же «структура» в структурализме — гораздо больше, чем общая композиция. Ранее в работах литературоведов семиотика выросла в сложнейший метод, местами строго математический. Тот же У. Эко «Отсутствующая структура» – типичная книжка по структурализму. Выявляемая структура не есть очевидная глазу композиция, ибо глубинные структуры не лежат на поверхности, но помогают генерировать текст (причем автор сам может этого не осознавать). Выявлять такие структуры необходимо, чтобы воспринимать текст как совместное целое.

8. Нарративная критика. Гораздее изучать тексты евангелий, если представить их в виде рассказов. Ибо терминология экзегезы вообще слишком сложная. Вот тут нарративная критика проводит различие между реальным автором (человеком, который написал произведение) и имплицитным автором (выводимым из повествования), между реальной аудиторией (люди I века, которые читали/слушали написанное или даже современные читатели) и имплицитной аудиторией (предполагаемой автором при письме). Однако эти различия не бессмысленны, а анализ хода повествования проливает свет на многие экзегетические проблемы.

Например, нарративную критику полезно применять к длинным повествовательным отрывкам вроде рассказов о рождении и смерти Иисуса. Местами при фокусировке на отдельных деталях возникают проблемы, которые снимаются, если иметь в виду особенности повествования в целом, — в котором, скажем, некоторые вещи опускаются как самоочевидные. Является ли проблемой, к примеру, что Марков Пилат знает достаточно, чтобы спросить Иисуса: «Ты ли Царь Иудейский?» (хотя никто Пилату такого не говорил). Означает ли это, что Пилат участвовал в аресте с самого начала? Более вероятное объяснение: читатель должен принять как самоочевидное, что власти объяснили Пилату ситуацию, когда привели Иисуса к нему. Другая проблема: по логике вещей, невозможно, что в Мф 27:2 первосвященники отводят Иисуса к Пилату, а в Мф 27:3–5 они все еще находятся в Храме (когда Иуда возвращает тридцать шекелей). Однако не состоит ли пафос этого рассказа именно в том, чтобы подчеркнуть одновременность? Когда евангельские отрывки читаются вслух, не делают ли слушатели тех допущений, которые замышлял автор, — или, по крайней мере, не делали ли они их до того, как ученые заметили проблему? Нарративная критика противостоит крайностям исторического исследования и помогает понять основной интерес автора.

9. Риторическая критика. Как понятно из названия подход анализирует риторические стратегии, использованные автором. Как то подбор и структуризация материалов, выбор нужных слов. Тут выделяют три рода красноречия: судебное, совещательное и торжественное. Риторическая критика исходит из того, что письменный текст раскрывает контексты автора и читателя, поэтому занимается не только целями и методами автора, но и интересами, ценностями и восприятием (как это сейчас модно писать – дискурсом) читателей прошлого и настоящего.
Вообще нарративная и риторическая критики серьезно воспринимают Евангелия как литературу. Прежние исследователи, беря для сравнения греко–римских классиков, называли евангелия «малой литературой» (Kleinliteratur) популярного толка. Худло по-нашему. Современная литературная критика в большей степени отдает должное бесспорному историческому факту: повествовательная сила Евангелий, сосредоточенных наличности Иисуса, имела уникальную эффективность, убедив миллионы людей принять христианство. Хотя евангельский подход имеет первоисточником иудейские жития пророков (см. Иеремия), новозаветным книгам нет близкого аналога в дошедшей до нас иудейской литературе того времени.

10. Социальная критика. Оная изучает текст как единое целое с социальной и культурной средой, в которой он был написан. Рассматривает текст, как окно в мир противоречивых взглядов и голосов. То есть является отражением различных политических, экономических и религиозных позиций. В итоге это придаёт тексту такую форму, чтобы он был актуален для текущих проблем. Способствовала возрождению исторического анализа.

Есть ещё подходы всяких ебанатов, типа феминисток, пидарасов и прочих. Где они решительно выступают за переписывание Евангелий под нужды жертв полового угнетения. Это не ко мне.

Автор: Digger
Опубликовал: Handy
Просмотров: 4967

Добавить комментарий: