← "Я - о'кей, ты - о'кей" (глава 12)

В основе большинства западных религий лежит отношение "Родитель — Дитя" (см. Главу 2). Это становится очевидным, если принять во внимание, что революционный вклад большинства реформаторов явился плодом их мужественного решения отыскать истину с помощью Взрослого, пересмотрев установки Родителя. При жизни всего одного поколения хорошее может превратиться в плохое, житейский вывод может стать догмой. Догма — враг истины и враг личности. Догма призывает: "Не размышляй! Будь меньше, чем личность". В догме могут быть заключены и здравые идеи, но она дурна сама по себе, поскольку требует безоговорочного принятия.

Центральным моментом почти любой религии является то, что Дитя принимает авторитарную догму, а Взрослый в этом не участвует. Таким образом, мораль, заключенная в религии, это мораль Родителя. Она архаична, не подлежит проверке, хотя часто и противоречива. Я уже отмечал, что в рамках разных культур по-разному оценивается ценность человеческой личности. Поскольку эта информация передается Родителем, мы не можем полагаться на Родителя в принятии решения о ценности человека. Мораль Родителя скорее препятствует, нежели способствует формулировке всеобщих этических принципов. Установка "Я — о'кей, вы — о'кей" несовместима с верой.

Последующие рассуждения касаются христианской религии, так как лишь о ней я располагаю достаточной информацией. Центральным в учении Христа является принцип милосердия. Милосердие — затасканное слово, но ему не найти подходящей замены. Принцип милосердия, как его интерпретирует "отец современных христианских теологов" Пауль Тиллих, представляет собой теологическую формулировку принципа "Я — о'кей, вы — о'кей". Ведь не говорится "У тебя все будет хорошо, если..." или "Ты будешь принят, если...", но скорее "Ты принят", и это безусловно.

Он иллюстрирует это рассказом о блуднице, которая пришла к Иисусу. Тиллих говорит: "Иисус не прощает эту женщину, он объявляет, что она прощена. Состояние ее души свидетельствует, что с нею что-то произошло". Далее Тиллих утверждает: "Женщина пришла к Иисусу, потому что она прощена, а не для того, чтобы получить прощение". Она не пришла бы к нему, если б уже не знала, что он примет ее с любовью, милосердием ("Я — о'кей, ты — о'кей").

Многие так называемые верующие не в состоянии этого понять, потому что для этого необходим Взрослый, а у них доминирует Родитель. У Родителя много предубеждений, и он верит лишь в принцип: "У тебя все будет хорошо, если...". С другой стороны, Дитя изобретает разные игры, чтобы избежать осуждения Родителя. Примером может служить игра "Кающийся грешник" — вариант описанной Берном игры "Растяпа". В этой игре Грешник всю неделю отказывает в отсрочке своим должникам, недоплачивает рабочим, унижает жену, кричит на детей, клевещет на конкурентов, а в субботу молится в церкви: "Господи, прости" и выходит оттуда с сознанием искупления.

Не все грешники — игроки. Однако их внутренний религиозный диалог осуществляется на уровне Родитель — Дитя, поэтому они постоянно озабочены подсчетом своих хороших и плохих дел и никогда не уверены в своем положении. Пол Турнье утверждает, что религиозная мораль подменяет милосердие ("Я — о'кей, вы — о'кей") навязчивым страхом совершить ошибку.

Если, подобно Тиллиху, мы будем воспринимать нашу основную проблему как состояние (отчуждение, неблагополучие, греховность), тогда очевидна неэффективность раскаяния. Тиллих говорит, что для некоторых милосердие означает "готовность царя небесного и отца снова и снова прощать глупость и слабость своих подданных и детей. Мы должны отвергнуть такое представление, ибо это есть ребяческое покушение на человеческое достоинство". Такой подход лишь усугубляет неблагополучие. Именно в нем и надо каяться. Тогда мы сможем понять природу игр и сумеем от них отказаться.

Раскаяние Взрослого отличается от раскаяния Дитя. Дитя говорит: "Я сожалею... Я не в порядке... Простите меня, пожалуйста... Это так ужасно." Взрослый же способен оценить, возможны ли позитивные перемены, и попытаться их добиться. Раскаяние без изменения есть игра. Это верно и для исповедальни, и для приемной аналитика.

Распространение христианской доктрины не на Взрослом уровне — вот главный враг христианской идеи милосердия. На протяжении всей истории эта идея искажалась, с тем чтобы приспособить ее к образцам игр той или иной культуры. Представление "Я — о'кей, вы — о'кей" снова и снова переиначивалось в принцип "Мы в порядке, вы не в порядке", согласно которому преследования евреев, расовый фанатизм нравственны и законны, на основании которого велись бесчисленные религиозные войны, сжигались ведьмы и уничтожались еретики. Идея милосердия ("Я — о'кей, вы — о'кей") едва ли различима в доктрине "Предызбранности" и "Предопределенности"; проповедуемой проклинающими Родителя и обожествляющими Дитя элмерами гантри и Джонатанами эдвардсами, видящими милость Господню в виде восседания в небесном амфитеатре по правую руку от Господа и любования адскими муками грешников.

Это была суровая игра, созданная для того, чтобы заставить индивида страдать. Сегодня многие священники спокойнее относятся к проблеме индивидуального греха и покаяния. Они обратили свой гнев на грех общества, пытаясь заставить общество страдать. Их нападки простираются от мягких социологических изысканий до гневного обличения социальной несправедливости. Однако трущобы, гетто и репрессии не исчезнут с лица земли, пока они не исчезнут из людских сердец. Ярким примером тому служит голосование по одному из законопроектов в Калифорнии в 1964 году. Этот законопроект был направлен против социальных льгот в жилищной политике. "Общественная" позиция была однозначна: практически все общественные организации официально осудили законопроект. Тем не менее он был утвержден по результатам голосования: при соотношении голосов 2:1. Одно дело — как должно повести себя общество. Другое — как ведут себя люди.

Неудачные попытки установить это различие довели многих священников до отчаяния. Один оставил свое поприще, другие вернулись к консервативной точке зрения, согласно которой, несмотря на красивые проповеди, церковь остается хранительницей предписаний Родителя. Ради сохранения существующего положения вещей церковь ведет свои финансовые дела, крестит, венчает, отпевает. В этом немало пользы, но учитывая нынешнее положение в мире, этого едва ли достаточно. Молодые выпускники семинарий, окрыленные идеями Бонхоффера, Тиллиха и Буб?ра, впадают в депрессию и разочарование, столкнувшись с необходимостью играть в церковные игры. Провозглашается: "Нам незачем меняться, мы и так хороши." Не исключено, что реальный Иисус был бы изгнан со многих богослужений. Иисуса осуждали зато, что ему нравилось общение с простыми людьми. В XX веке Родитель белого протестанта-англосакса скажет: "Не связывайся с кем попало, ведь о тебе судят по твоим друзьям". Иисус говорил: "Заботься о моих овцах". Родитель скажет: "За это я плачу священнику". Иисус говорил: "Блаженны нищие". Дитя кричит: "Мое лучше твоего". Иисус провозглашал величайшую заповедь: "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, а ближнего своего как себя самого". Родитель говорит: "Мы не хотим, чтобы они навязывались нам в ближние". В этом участвует и Дитя; Дитя их боится.

К сожалению, многие люди, чей Взрослый не может принять этих противоречий, отворачиваются от истинного учения Христа, смешанного с наслоениями "христианства", подобно тому, как в притче выплеснули с грязной водой вымытого ребенка. Современные теологи направляют свои усилия на возрождение учения о личном освобождении и очищение его от догм.

Если освобождение личности — залог общественных перемен, и если свободными нас делает истина, то церковь должна стать тем местом, куда люди приходят приобщиться к истине. Истина не есть нечто конечное, записанное в священную книгу. Истина — это все возрастающее обилие данных о том, что мы расцениваем как правильное. Раз транзактный анализ представляет собой часть той истины, которая помогает освобождению человека, церковь должна способствовать его распространению. Многие священники прошли соответствующую подготовку и ведут занятия по транзактному анализу для своих прихожан наряду с отправлением культовых ритуалов.

Что такое религиозное переживание?

Существуют ли религиозные переживания, или это понятие является лишь психологической натяжкой? Есть ли в нем что-то большее, нежели просто фантазия, как считал Фрейд?

Трублад утверждает:

Тот факт, что великое множество людей во все времена и во всех странах, включая многих людей, признанных выдающимися и мудрейшими, свидетельствовали о непосредственных религиозных переживаниях, является одним из наиболее значимых фактов этого мира. Никакая философия не может игнорировать этого. Поскольку мы не можем рассчитывать построить адекватную картину мира без учета всех существующих фактов, утверждения о религиозных переживаниях не могут быть просто отброшены. Сама вероятность того, что нечто столь важное может быть истинным, делает наше исследование этого вопроса достаточно серьезным. Поскольку такие утверждения, вероятно, имеют основание, остается лишь упрекнуть тех, кто не смог подойти к ним серьезно. Когда утверждение не подвергается пристальному изучению, а безоглядно отвергается, это, вероятно, есть следствие догматизма.

Способность осознавать религиозный опыт чрезвычайно важна сама по себе. Откуда взялось наше представление о Боге, о сверхъестественном? Возникла ли идея Бога просто из страха перед неизведанным? Не были ли первые сообщения о религиозных переживаниях сделаны с целью манипуляции другими людьми, ссылаясь на потусторонние силы? Не потому ли идея Бога столь жизнеспособна, что она каким-то образом связана с жизнеспособностью сильнейших?

Тейяр де Шарден в книге "Феномен человека" рассматривает этот Вопрос с точки зрения эволюции:

Мы вынуждены отказаться от мысли объяснять все приспособлением к среде и выживанием сильнейших. Чем чаще я сталкиваюсь с этой проблемой и чем дольше я размышляю над ней, я прихожу ко все более глубокому убеждению, что мы имеем дело не столько с влиянием внешних сил, сколько с психологией. Согласно современным представлениям, хищнические инстинкты зверя развиваются потому, что его клыки и когти становятся острее. Не следует ли взглянуть с обратной стороны? Иными словами, не потому ли клыки и когти тигра становятся острее, что в нем пробуждается и разрастается "дух хищника"?

Очевидно, что в состоянии человека в результате эволюции что-то изменилось. Сначала это была идея трансценденции, затем сама трансценденция.

Далее Тейяр пишет:

Закон непреложен. Мы обращались к нему ранее, когда говорили о возникновении жизни. Ничто в мире не может возрастать, не достигая в конечном итоге критической точки, когда происходит также изменение качества.

Первое замечательное изменение человека произошло в момент преодоления им порога рефлексии, в тот момент, который Тейяр определяет как критическую трансмугацию, "превращение из ничего во все". Обретя силу рефлексии, клетка становится субъектом. Тейяр говорит, что этот порог был пересечен одним шагом, и что существует "интервал, о котором в научном плане мы ничего не можем сказать, но преодолев который, мы обнаруживаем себя перемещенными в совершенно иную биологическую плоскость".

Учитывая "невозможное, беспрецедентное" развитие мыслящего человека, не имеет ли смысл, в согласии с общим эволюционным процессом во Вселенной, говорить о становлении "невозможного, беспрецедентного" трансцендентного человека"!

Трансценденция означает переживание того, что больше меня самого, это реальность вне меня, которую называли "Другой", "Сущее" или "Бог". Это не "всплытие наверх", как это изображалось в докоперниканских картинах; на самом деле к этому больше подходит образ глубины. Так ее и трактует Тиллих в "Новом существовании":

Имя этой бесконечной и неисчерпаемой глубине и основанию сущего — Бог. Слово "Бог" означает именно эту глубину. И если это слово не имеет для Вас особого смысла, переведите его и говорите о глубинах вашей жизни, об истоках вашего бытия, о Ваших предельных устремлениях, о том, что Вы безоговорочно принимаете всерьез. Возможно, чтобы сделать это, Вам придется забыть все традиционное, что вы знали о Боге, и может быть даже само это слово. Ведь если Вы знаете, что Бог означает глубину, Вам уже многое о нем известно. Вы уже не можете назвать себя атеистом или неверующим. Ведь Вы не можете подумать или сказать: "Жизнь не имеет глубины. Жизнь поверхностна. Само бытие протекает на поверхности". Если бы Вы могли сказать это на полном серьезе, это значило бы, что Вы — атеист; в противном случае — нет.

А что же происходит с религиозным опытом? Я убежден, что он представляет собой уникальное сочетание Дитя (чувство интимности) и Взрослого (осознание конечности) при полном исключении Родителя. Я считаю, что полное исключение Родителя составляет суть кенозиса, или самоочищения. Согласно епископу Джеймсу Пайку, такое самоочищение является общей характеристикой всякого мистического опыта:

Существует общая черта мистического опыта, скажем христиан и дзен буддистов, и в таинствах обеих традиций мы можем наблюдать сходные черты. Подтверждением тому служит тот факт, что современные дзен буддистские философы употребляют то же греческое слово, что и апостол Павел и западные теологи для описания процесса, переживание которого — и на Востоке, и на Западе — признано основным путем к достижению окончательного самоосуществления. Это слово — кенозис, или самоочищение.

Очищению, по-моему, подлежит Родитель. Как может человек испытать блаженство в присутствии всего того, что изначально порождает неблагополучие? Как я могу чувствовать себя принятым при наличии ранее прочувствованного отвержения? Справедливо, что первоначально имела место близость с матерью, но это была близость условная, непродолжительная и недостаточная. Я считаю, что в религиозном опыте функция Взрослого — блокировать Родителя, с тем чтобы естественное Дитя почувствовало свою ценность и красоту как творение Божие.

Маленький человек воспринимает Родителя как благополучного или, говоря языком религии, как праведного. Тиллих говорит: "Праведность праведников сурова и самоуверенна". Именно так ребенок воспринимает своих родителей, даже если те, согласно иным нормам, далеки от праведности. Тиллих вопрошает: "Почему дети порой отворачиваются от праведных родителей, мужья — от праведных жен, и наоборот? Почему христиане отворачиваются от своих праведных пасторов? Почему люди отворачиваются от благонравных соседей? Почему многие отворачиваются от благости христианства и от его символа — Христа? Почему они обращаются к тем, кто не считается праведным? Часто это происходит потому, что они не желают, чтоб их судили". Религиозный опыт — это избавление от осуждения, принятие без оговорок. Моя вера совсем не та, что "вера отцов", но исповедуя мою веру, я могу пережить то же, что и они.

Есть такой вид религиозного опыта, который качественно отличается от описанного нами исключения Родителя. Это чувство великого облегчения, которое наступает при полном подчинении Родителю. "Я исправлюсь и стану точно таким, каким ты (Родитель) желаешь, чтоб я был."

Пример тому — "новообращенная" женщина, первый жест которой — стереть губную помаду, чтоб засвидетельствовать свое спасение. Спасение расценивается не как единение с всеблагим Богом, а как одобрение со стороны праведников, установивших определенные правила. "Воля Божия" — это воля общинного Родителя. Фрейд так определяет природу религиозного экстаза: Дитя ощущает всемогущество, отдавая себя всемогущему Родителю. Установка такова: "Я — о'кей до тех пор, пока...". Примирение вызывает такое благодатное чувство, что появляется стремление испытать его снова и снова. Это порождает "отступничество", которое закладывает основу к новому "обращению". Взрослый в этом не участвует. Религиозный опыт детей — именно такого рода. Мы не можем судить о религиозном опыте других, так как невозможно объективно оценить, что с ними происходит. Нельзя сказать, что религиозность одного истинна, а другого — ложна. Моя субъективная точка зрения, однако, заставляет меня верить, что существует различие между тем религиозным опытом, который основан на одобрении Родителя, и тем, который основан на безусловном принятии.

В том случае, который был описан первым, мы очищаем себя от Родителя, так что остаются только Дитя и Взрослый. Возникает вопрос: кто же верит в Бога — Взрослый или Дитя? Как уже было сказано, Бог, каким его понимают философы, — совсем не тот Бог, каким он был для Авраама, Исаака и Иакова. Бог философов — это "рациональная" субстанция, порожденная поисками истины Взрослым, размышлениями о вероятности существования Бога. Авраам, Исаак и Иаков "жили с Богом и говорили с Богом". Они переживали сверхъестественное. Они чувствовали его. В этом участвовало их Дитя.

Теология порождена Взрослым. Конечно, религиозный опыт предусматривает и участие Дитя. Возможно, Дитя полностью определяет его. В конце концов, Авраам, следовавший божественному предначертанию, не читал Торы, и Павел был обращен без использования Нового Завета. Они пережили некий опыт, и их жизнь изменилась благодаря этому опыту.

"Все, что мы видели и слышали, мы передаем вам", - писал Иоанн. Возможно, непосредственность и жизненность раннего христианства определялась отсутствием официального богословия. Ранняя христианская литература повествовала лишь о том, что произошло и что было сказано. "Прежде я был силен, теперь я прозрел" — это декларация опыта, а не богословский тезис. Первые христиане собирались, чтобы поговорить о волнующих событиях, о встречах с человеком по имени Иисус, который жил рядом с ними, смеялся и плакал вместе с ними, и чья открытость и сострадание к людям были главным историческим примером установки "Я — о'кей, вы — о'кей".

Г.Уэллс писал: "Я историк. Я неверующий. Но как историк, я должен признать, что нищий проповедник из Галилеи является центром истории".

Первые христиане верили ему и верили в него, и они изменились. Они обсуждали друг с другом, что произошло. У них было очень мало ритуалов, так характерных для современной церкви. В интервью журналу, издаваемому Всеобщей церковью Христа, доктор Харви Кокс из Гарвардской школы богословия сказал:

Первым собраниям последователей Иисуса не была присуща культовая торжественность современной религии. Эти христиане собирались ради того, что они называли преломлением хлеба, т.е. ради того, чтобы разделить общую пищу.

Они ели хлеб и пили вино, вспоминали слова Иисуса, читали послания Апостолов и других христианских общин, обменивались мыслями, пели и молились. Их богослужение было скорее шумным мероприятием, больше похожим на ликование футбольных болельщиков, нежели на то, что мы сегодня называем культовым ритуалом.

Это был новый, революционный стиль жизни, основанный на установке "Я — о'кей, ты — о'кей". Если бы христианство было просто интеллектуальной идеей, оно не оказалось бы столь жизнеспособно, если учесть его хрупкое начало. Оно выжило потому, что его появление было историческим событием, как исход Авраама и Моисея, как беседа Павла на пути в Дамаск. Мы можем не понимать религиозных чувств, можем по-разному их объяснять, но будучи честными, мы не можем отрицать рассказы о них, звучавшие из века в век из уст достойнейших людей.

Как переживается религиозный опыт?

Говоря о своем религиозном опыте, люди рассказывают скорее о присутствии Бога, а не о знании о Боге. Выразить это трудно, и объективно убедиться в этом можно на примере изменений в жизни людей. Это изменение заключается в способности человека отказаться от установки на неблагополучие, которой он придерживался применительно к себе и к другим. Принятие установки "Я — о'кей, вы — о'кей" — и есть обращение.

Вот описание, данное Тиллихом тому, как переживается религиозный опыт. Он начинает с вопроса: "Знаете ли вы, что это значит: на человека нисходит благодать?" (Я бы сказал: "Знаете ли вы, что значит ощутить: "Я — о'кей, вы — о'кей"?) Отвечает он так:

Это не значит, что мы вдруг поверили, что Бог существует, что Иисус — Спаситель, и что в Библии заключена истина. Вера в то, что нечто существует, почти противоположна благодати. Более того, благодать не означает морального прогресса. Он может быть ее результатом, но это разные вещи, и потому моральный прогресс может воспрепятствовать тому, чтобы на нас снизошла благодать. И безусловно, она не снизойдет на нас, покуда мы считаем, что не нуждаемся в ней. Она снисходит на нас в моменты тяжелых страданий и беспокойства, когда мы ощущаем себя бесцельно плывущими во мраке жизни. Она снисходит на нас, когда мы особенно глубоко переживаем свое одиночество из-за того, что противопоставили себя другим. Она снисходит на нас, когда наше отвращение к собственной жизни, к нашей слабости, злости, к бесцельности существования становится невыносимым. Она снисходит на нас, когда уходят годы, а долгожданное улучшение жизни все не наступает, старые недуги мучают нас как прежде, а отчаяние подрывает мужество и уверенность. И вдруг этот мрак прорезает луч света, как если бы вдруг вы услышали слова: "К тебе благоволит некто, кто неизмеримо выше тебя, имени кому ты не знаешь. И не спрашивай, как его зовут, возможно, потом узнаешь. Не пытайся что-то немедленно предпринять, возможно, потом ты сможешь сделать очень много. Ничего не ищи, ни к чему не стремись. Просто прими тот факт, что к тебе благосклонны." Если такое с нами происходит, мы испытываем благодать. От этого мы не становимся лучше, чем прежде, и не верим сильнее. Тем не менее, все изменилось. В этот момент благо побеждает грех, и возникает мост примирения над пропастью отчужденности. И этот опыт не связан никакими религиозными, моральными или интеллектуальными условностями, суть его составляет лишь благоволение.

В свете этого мы обретаем способность праведного отношения к себе и к другим. И мы испытываем благодать оттого, что можем открыто взглянуть в глаза другого человека, от чудесного воссоединения одной жизни с другой.

В этом состоит близость и уверенность. Берн в своей книге "Игры, в которые играют люди" пишет: "Осознание заключается в нашей способности по-своему, а не так, как нас учили, видеть кофейную чашку или слышать пение птиц". Тиллих говорит о том, что Бог постигается самостоятельно, а не так, как этому учат. Любое предварительно запрограммированное представление о том, что такое Бог, мешает единению с Богом. Именно поэтому я настаиваю на том, что важнейшим аспектом религиозного опыта является исключение Родителя.

Берн там же пишет:

Маленький мальчик с восторгом смотрит на птиц, слушая их пение. Вдруг приходит "хороший" отец. Он чувствует необходимость принять участие в развлечениях сына и начинает его "развивать". Отец говорит: "Это поет сойка, а сейчас чирикает воробей". Однако, как только мальчик пытается различать птиц, он перестает видеть их, слышать их пение. Теперь он должен видеть и слышать только то, что хочет его отец. Позиция отца, впрочем, вполне оправдана, так как он понимает, что сын не будет всю жизнь только слушать пение птиц. Чем раньше мальчик начнет свое "образование", тем лучше. Может быть, он станет орнитологом, когда вырастет? Однако, лишь немногие люди могут сохранить свою детскую способность видеть и слышать. Наверное, поэтому большинство представителей человеческого рода навсегда утрачивает возможность стать живописцами, поэтами или музыкантами, так как они очень рано теряют способность непосредственно видеть или слышать. Это происходит из-за того, что они получают все из вторых рук.

Вот почему богословие может служить препятствием религиозному опыту. Трудно испытать экстаз, если мое сознание заполнено образами иконописного лика Иисуса, ангелов с трудновообразимыми крыльями, змея-искусителя в райском саду и т.п. Близость — это опыт естественного Дитя (того Дитя, который по-своему слышит пение птиц). Берн пишет: "Обычно подчинение влиянию Родителя портит все дело, и это, к сожалению, происходит повсеместно."

Подчинение начинается с рождения. Иисус говорил: "Человек может узреть Царствие небесное только заново родившись". Это новое рождение, о котором говорил Иисус, по-моему, есть новое рождение естественного Дитя. Это возможно, если Взрослый осознает то неблагополучие, которое порождено процессом адаптации или социализации. Когда мы выключаем Родителя, становится возможной истинная близость с нашими родителями. Ведь они тоже пострадали от адаптации.

Перспектива человека

Один из наиболее надежных путей укрепления Взрослого с целью переоценки данных Родителя (а эти данные могут подавлять Дитя, особенно в том, что касается религии) — это взглянуть на вещи шире, в перспективе.

Мне это удалось с помощью "календаря" человеческой эволюции, написанного Робертом Т.Франкером:

Точную дату появления человека мы, вероятно, никогда не узнаем, поэтому допустим, что это произошло примерно полтора миллиона лет назад. Затем попробуем представить историю человечества как календарный год, в котором один "день" равен четырем тысячам лет.