|
Редкое в церковном лексиконе, но драгоценное слово "свобода" было произнесено в заявлении Совета Архиепископии (см. "РМ" № 46/4531). Вновь подтвердилась особая роль русской эмиграции.
Ибо полемика вокруг сближения эмигрантских церквей с Московским Патриархатом обнаружила более широкий круг проблем, чем теоретический вопрос о "каноничности". Он, впрочем, довольно искусственный: ведь каноничность самого Московского Патриархата по отношению к Константинопольскому проблематична. Более того, Западноевропейская Архиепископия, принятая под омофор Константинополя, вернулась в лоно прародительницы-Церкви. Поэтому "каноничность" служит скорее предлогом для подчинения русских православных приходов в Западной Европе особым задачам Патриархата, который опять тесно связал себя с государством. Не нужно забывать, что многие русские мыслители видели зло византийского наследства, доставшегося России, именно в сращении государства и Церкви. Поистине, история ничему не учит.
Одна из главных забот сегодняшнего российского государства – определение своего места в новом мировом контексте. Ибо изменилась не только Россия, – с падением коммунизма прежние геополитические схемы исчезли, мощные плацдармы компартий усохли. История совершает болезненную, но необходимую терапию души бывшего советского россиянина тем, что Россия почти не выступает на мировой арене с позиции силы. Нужно понять, что в XXI веке сила не стимул (да и никогда им не была), а тормоз для интеллектуализации и гуманизации политики, внешней и внутренней. "Сила есть – ума не надо", – говорит пословица. Нам же нужны ум и рассудительность. Наконец-то миновала эра танковых походов и настало время шахмат (и не только на бульваре). Приходится размышлять, анализировать, вести игру. Нельзя обойтись без тонких, сложных, современных методов, под стать эпохе компьютеров.
Но крушение коммунизма вызвало и движение вспять, влечение – часто безоглядное – к эпохе "до него". И тут произошло восстановление не только церквей и симпатичных особняков. Воспрянули и те особенности церковного правления, которыми российской истории гордиться не приходится. Ведь Патриархат, возродившийся в 1918 году, не успел развиться в подлинное церковное самоуправление. После краха коммунизма ближайшим в историческом времени оказался период Синода. Кроме счастливых исключений, это эпоха формализма и холода в Церкви, использования ее как приводного ремня государственной власти. Хронический голод на братские отношения, на живое человеческое тепло открывал дверь сектантству в Церкви и большевизму в политической жизни (и другим экстремистским течениям).
Известно замечание православного монаха в России 30-х годов: "Раньше церкви у нас были золотые, а попы деревянные. А теперь церкви у нас из дерева, а попы – золотые". О нем я думал, когда мне рассказывали, как взламывали советский бетонный пол в обезображенной церкви, чтобы настлать мраморный. Когда стали торопливо золотить купола, не интересуясь особенно судьбой нищих старушек у метро. Впрочем, столь многое менялось, что дела бежали впереди размышления. Тем не менее встает снова вопрос: отчего материальный блеск и достаток ожесточают человеческое сердце? Почему "сытый голодного не разумеет", даже если они стоят рядом в православном храме?
Не пора ли перестать торопиться, несмотря на понукания иных, поддавшихся искушению вождизма? Собственно, что даст Церкви поспешное объединение, кроме нового начальства, которое начнет устраиваться по-своему, помня, что Патриархату нужны деньги, а государству – "лобби" всякого рода? Ни он, ни оно не являют пока и того минимума "прозрачности", который существует в западных странах. Минимум, господа, хотя бы минимум! Иначе не от чего оттолкнуться, чтобы изживать круговую поруку коррупции и заказных убийств.
Был момент эйфории после разрушения советской империи, когда поверилось, что под корой рабства осталось живо и в общем-то здраво народное тело. Тема возвращения и воссоединения была очевидной до 1994 года. Но потом делалось все яснее, что Россия попала из огня в полымя: из рабства идеологического в рабство страстей дикого раздела государственной собственности.
Не встает ли снова вопрос о выживании Церкви в России? Но теперь уже не самого наименования, как в советскую эпоху, а социального тела с особым содержанием идей, чувств и человеческих отношений, определяемых в идеале Евангелием. Подавит ли подлинно церковную суть стремление владеть и командовать? Кому-то более важным показалось обособляться – но не от государства, а от западных христиан, католиков и протестантов. Как будто никто уже и не знает, какими были 70 унизительных, бездарных, тупых атеистических лет. Теперь-то легко делать вид, будто были доступны Библии и книги других изданий, кроме католических или протестантских. Никто не вспомнит, что Московский Патриархат разрешал своим чадам причащаться in extremis "у католиков".
Торопиться не следует. Боюсь, что главная задача ныне – сопротивление "цунами" личного благоустройства, манипулирования и лицемерия, принесшего в Церковь массу работников соответствующего психологического профиля. Упокоившись на должности, карьеристы фильтруют новичков, отбирают покорных, перевоспитывают или изгоняют принципиальных.
В конце 70-х годов дух чванный уже начал переписывать историю Церкви. Статьи о западных отцах сморщивались до примечаний мелким шрифтом. Августин, столп западного богословия – а также правоведения и рационализма, коими Россия небогата, превратился в жертву замалчивания. Мартин Турский стал "Мартыном Милостивым" без географических признаков, как будто народу православному не следует знать, что св. Мартин прославился и прославил землю французскую. И так далее, и тому подобное. С проблемой замалчивания западных христианских подвижников столкнулся в XVIII веке святитель Дмитрий Ростовский и не жалел сил и здоровья для их отстаивания.
Практику выхолащивания местной православной традиции я видел вблизи, когда в Париж был назначен преосвященный Гурий. В приходе на улице Петель он вскоре распорядился убрать замечательную икону св. Геновефы (Женевьевы), написанную Григорием Кругом. В стиле советских решений она просто исчезла без всяких пояснений. Не все обратили внимание на это событие; один молчаливый человек, приходивший "постоять на службе", заметил: "Гурий убрал из церкви Женевьеву Парижскую. А она уберет из Парижа Гурия". Что и произошло после не слишком каноничной, но вполне в рамках канонического права истории.
Контакт православия с католицизмом развивался на личном уровне. Начальство из Москвы не слишком заботилось о ценном содержании конфессиональных и вообще человеческих отношений, будь то Париж или Лондон. Особенно следует остеречься той готовности служить светским интересам государства, которую проявляет Московский Патриархат, еще совсем недавно безропотный исполнитель воли коммунистов. Мелькают рясы священников в так называемой Русской партии, несмотря на официальное запрещение Патриархата своим клирикам заниматься политикой. Впрочем, многие видят, что участие русских в Совете Европе крайне двусмысленно: русский депутат из Латвии афиширует свои связи с Москвой, хотя, казалось бы, его главная задача – защита интересов русского населения в прибалтийской стране. Не больше и не дальше. На большее нужен новый мандат, это же элементарно. Несоблюдение элементарного ведет к мутной политике, сеющей недоверие и пессимизм. И опять будет "как всегда"…
Но если бы только это. Исторический ревизионизм в России – далеко не частные мнения, он поднялся до государственного уровня. Одно требование восстановить памятник Дзержинскому чего стоит! Какой мэр в Германии заикнулся бы о мемориальной дощечке на доме какого-нибудь видного нациста? А в Москве хотят чтить основателя самого великого в ХХ веке застенка.
Положение мира крайне сложное, никто не может похвалиться его ясным и полным пониманием. Но вот послание Алексия II молодежному Движению Тезэ по случаю очередного съезда в Лиссабоне, недавно опубликованное рядом с приветствиями Вселенского Патриарха Варфоломея, Папы и Кофи Аннана. Несмотря на все ужасы в России, вчерашние и нынешние, опять эта мина горделивого обличения по адресу "западного общества, все более удаляющегося от христианских ценностей". Опять блаженному Августину патриаршая канцелярия придумала наименование – "один из героев неразделенной Церкви", чтобы не назвать его просто "святым".
Великая и свободная Россия начнется с отказа от византизма во внешней и внутренней политике. Нам нужна независимая от государства духовная и церковная жизнь. Не дело Церкви – освящение пушек и танков для завоевания Чечни, – она должна возвысить голос против колониальной войны в ХХI веке. Недопустимо опять приспосабливать Евангелие к преходящим структурам и задачам государства. Неужели не ясно, что настоящим новомучеником был бы православный солдат, который отказался бы участвовать в этой войне, убивать ради нефти и газа? Как же не понимать, что эта война отравляет русскую нацию все тем же ядом – обыденностью организованного насилия?
Нужно понять одну простую вещь. Православие произвело на Запад сильное впечатление, нашло свое место в Европе и в мире как духовное и культурное явление, как часть мировой христианской традиции. Эмигранты хранили его, не имея за спиной государства и его посольств. Оно было частью их выстраданной свободной жизни. Можно ли не видеть риска, что оно превратится в приводные ремни московской политики, вязкой, тяжелой, с икоркой и водочкой и испариной на лбу? Тогда работа поколений пойдет насмарку. Да и свободный мир утратит к нему всякий интерес. И священное место напоминания о вечной жизни превратится в присутственное с бесцветными дипломатами, командировочными дьячками и парой чиновников из ЮНЕСКО по случаю праздника.
Настойчивость Московского Патриархата в стремлении присоединить западные приходы показывает, что новое отношение к миру им не усвоено. Все та же структурная монолитность, неразборчивость в средствах, безразличие к человеческой личности. Все то же чисто техническое и мирское соперничество с Ватиканом. Между тем Евангелие говорит о братстве, о служении слабым. Опыт в приобретении этих качеств и черт должен бы интересовать Патриархат прежде всего. Но он остается безразличным и даже враждебным к новым и ценным явлениям на его собственной территории, в частности к деятельности о. Александра Меня. Его книги запрещено продавать с приходских лотков.
Архиепископия заявила о своем намерении добиваться приема у Патриарха. И это несмотря на враждебные действия Патриархата по отношению к приходам Архиепископии. На что надеются наши пастыри, собираясь в Москву, освобожденную от советской власти – и оккупированную партией жадности?
Россия мыслится великой как свободная страна, населенная свободными благородными личностями. Разумеется, сейчас это кажется утопией. Но куда худшая утопия – тосковать по вооруженному от хвоста до клыков Советскому Союзу, которого боялся весь мир. Смехотворная утопия – надеяться на скупщиков сибирского леса и перекупщиков футбольных команд, наполнивших швейцарские банки американскими долларами. Конечно, как всегда бывало во всем мире, возрождение России придет от встречи мысли и воления, облагороженных Христом, пусть то будет неявно и в виде политических доктрин. Это не помешает нам его узнать. Как не мешает сегодня церковная фразеология разглядеть происки тьмы.
По существу, только в рассеянии русская православная церковь вернула себе нормальное состояние, свободное от государственного покровительства – и от использования в чисто мирских делах. Опыт такой церковной жизни – богатство. Нельзя дать его разбазарить так, как это уже сделано в столь многих областях российской жизни.
Источник: Русская мысль, № 8, 3-9 марта 2005 г.
Автор: Николай БОКОВ
Опубликовал: Handy
Источник: Религия и СМИ
Просмотров: 8473
Поделиться:
Добавить комментарий:
Вам необходимо авторизоваться:
|
