|
Текстуально воспроизвести эту беседу я, разумеется, не берусь, но за суть – ручаюсь. И я должен честно признать: этот прохвост безошибочно нашел как бы не единственную лазейку, позволявшую ему – при благоприятном раскладе – выйти сухим из воды. Судите сами, проконсул.
Какие вообще возможности открывались перед Иудой? Махнуть рукой ("пусть все идет, как идет") и обреченно ждать суда и тюрьмы за растрату – это мы, конечно, отбросим не рассматривая: не тот человек. Наиболее очевидный вариант – выйти из игры по-тихому и, выкопав накопленные денежки, исчезнуть в сутолоке ближневосточных мегаполисов – к сожалению, тоже не выход: наша служба таких шуток страсть как не любит. Провести весь остаток жизни занесенным в Лист всеимперского розыска, постоянно меняя дешевые гостиницы и шарахаясь от собственной тени, – чем это, в сущности, лучше тех нескольких лет тюрьмы, что светят по первому варианту? В принципе, есть еще такой экзотический выход: исчезнуть в зелотском подполье, начав карьеру религиозного фанатика и "честного террориста". В этом случае мы, как легко догадаться, уж как-нибудь изыскали бы способ довести до службы безопасности зелотов подлинные материалы о прежних подвигах Иуды на ниве борьбы с терроризмом.
Можно, конечно, бежать на территории, находящиеся в сфере влияния Парфии, но здесь у Иуды возникнут свои проблемы. Все Евфратское приграничье чрезвычайно плотно контролируется парфянской контрразведкой; жить там нелегально – в два счета попадешь на кол как действующий римский агент, что уж вовсе глупо. Остается явка с повинной; в этом случае перебежчика ждут долгие изнурительные проверки. Шансы Иуды пройти их я оценил бы весьма пессимистично: его подлинная история, к несчастью, как две капли воды смахивает на стандартную легенду для инфильтрации.
Ну ладно, допустим, что перебежчик убедил следователей в своей искренности и тем избег казни. Думаете, на этом его злоключения окончатся (так сказать, "на свободу – с чистой совестью")? Как бы не так! Его просто-напросто ждет перевербовка с последующей заброской в родную Палестину, причем с предельно опасным или кровавым заданием (например, в качестве так называемого "невозвратимого агента" – носителя дезинформации). Предел мечтаний, не правда ли? Впрочем, все приведенные выкладки по "парфянскому" варианту сугубо умозрительны. Дело тут в характере операций на парфянской границе, с которых начинал некогда свою карьеру спецназовец Демиург. Некоторые из них оставили по себе такую память, что я – попав в Иудино положение – рискнул бы возвратиться в те места лишь безуспешно перепробовав в качестве убежища все остальные уголки Ойкумены, включая жерло Везувия...
Итак, проконсул, мы с Вами вычислили методом исключения единственную силу, способную – при соблюдении ряда условий – гарантировать Иуде безопасность. Сила эта – официальные иудейские власти. Какой товар, однако, может предложить для торговли с ними Иуда? Ненавидя Иешуа всеми фибрами души, первосвященники явно опасаются суда над ним – иначе они бы уже давным-давно арестовали его прямо на улицах Иерусалима. Иуда же берется организовать _л_и_к_в_и_д_а_ц_и_ю_ Учителя, используя именно свои возможности члена общины, и прежде всего – сведения о загородных ночных убежищах Назареянина. Такую информацию Синедриону действительно взять больше неоткуда, и поэтому надо вступать в сделку с Иудой на его условиях.
Условия же зги таковы. Иуда в этой сделке выступает перед первосвященниками в качестве сподвижника Иешуа, тщательно скрывая свою вторую ипостась – римский агент; когда же дело будет сделано, он обязательно должен предстать перед римскими властями в качестве именно официального доверенного лица Синедриона. Разумеется, Иуда, при его навыках и опыте, без труда мог бы ликвидировать Учителя и в одиночку, но только кому он после этого был бы нужен? Синедрион, несомненно, тут же отмежевался бы от всей этой грязной истории – кровавых разборок в какой-то полубандитской галилейской секте. Поэтому Иуде было необходимо, чтобы кровью оказались замазаны обе "высокие договаривающиеся стороны".
В случае успеха в нашей с Иудой партии возникла бы спасительная для того патовая позиция. Мы не могли бы арестовать Иуду за растрату, не раскрывая перед иудейскими властями его роли в операции "Рыба"; легко представить, какой скандал разразился бы в этом случае. Разумеется, мы могли бы спустя некоторое время ликвидировать предателя, но чего ради? О своей работе на нас (и в особенности о "Рыбе") он был бы заинтересован помалкивать до гробовой доски, причем даже больше, чем мы. Иешуа обратно не воскресишь, операцию заново не начнешь; это была бы просто месть, что, вопреки распространенному заблуждению, вообще не в традиции разведок. Более того: если бы Иуду вдруг осенила фантазия разболтать правду о "Рыбе", то мы бы публично порекомендовали ему обратиться к психиатру – и дело с концом; а вот убить его – это означало бы собственноручно проставить на таком заявлении исходящий номер и приложить гербовую печать. Что же до мести, то с этого момента Иуде, конечно, пришлось бы опасаться зелотов, но тут уж, как говорится, из двух зол... Короче говоря, проконсул, если бы события развивались так, как спланировал Иуда, нам действительно пришлось бы оставить его в покое.
В безопасности, однако, он сможет себя чувствовать лишь после успешного завершения комбинации. Если же до этого момента о его контакте с Синедрионом проведает наша служба, то за его жизнь никто не даст и гнилой маслины. Иуда при этом отлично понимал, что шила в мешке не утаишь (в такой организации, как Синедрион, утечка информации произойдет почти мгновенно) и, поскольку счет пошел на дни, решительно выбрал игру на опережение. Самое лучшее в такой ситуации – подбросить противнику ложный след, на возню с которым безвозвратно уйдет драгоценное время.
Немедленно после встречи с первосвященниками он вышел на экстренную связь со мной (попутно залегендировав, таким образом, свое появление в городе) и доложил, что в последние дни один из членов секты, а именно – Иоанн, ведет себя странно. Он, Иуда, подозревает, что тот ищет контактов с Синедрионом, а потому просит нашу службу немедленно навести соответствующие справки. Расчет Иуды строился на том, что он обладал определенным портретным сходством с Иоанном, и к тому же, покидая дом Лазаря, "по ошибке" надел не свой, а иоаннов плащ. Этого – как он справедливо полагал – будет достаточно, чтобы ранее не знакомые с ними _о_б_о_и_м_и_ свидетели (из числа наших информаторов внутри Синедриона) не смогли бы с уверенностью утверждать, что посетителем Каиафы был _н_е_ _И_о_а_н_н_.
Таким образом, как только мы получим информацию из Синедриона ("Действительно, приходил член секты Назареянина... приметы... одет был... etc."), что все равно неизбежно, она наложится на упреждающий рапорт Иуды. Это создаст двойнику отличное прикрытие – хотя бы на несколько дней, а больше и не потребуется... В качестве финального росчерка Иуда (семь бед – один ответ) испросил крупную дополнительную сумму – на случай эвакуации, подкупа стражников и прочих мероприятий по ликвидации последствий возможного предательства; не выдавать ее у меня не было никаких оснований.
Спору нет, это был со стороны Иуды блестящий ход. И тем не менее, он вряд ли ввел бы меня в заблуждение, будь я тогда в нормальном рабочем состоянии. К сожалению, на каком-то этапе в этой операции все начало складываться против нас: в момент доклада Иуды голова моя была занята совершенно другим делом – обширным кровавым провалом в галилейской резидентуре. Последнюю неделю я работал на месте, занимаясь его локализацией: эвакуировал тех, кого еще можно спасти, и ликвидировал – кого спасать поздно; все было тщетно, галилейская сеть продолжала рассыпаться, как обсохший на солнце песчаный замок. За все те дни я проспал в общей сложности несколько часов, а потому шевелил мозгами с неимоверным скрипом. Получив от наших осведомителей в Синедрионе первое же "подтверждение" сигналу Иуды, я проглотил подброшенную наживку и распорядился организовать ликвидацию предателя – то есть Иоанна.
Действовать, однако, надлежало с высочайшей осмотрительностью. Члены секты, как правило, ходили по улицам города все вместе, плотно опекаемые – от греха – агентами иерусалимской наружки, так что приблизиться к Иоанну незамеченным было невозможно. При острой необходимости можно было бы, конечно, пойти напролом: организовать небольшие уличные беспорядки и в возникшей сутолоке потихоньку ткнуть предателя шилом под лопатку или, подключив спецназовских снайперов, поразить его локтей с двухсот отравленной стрелой. Однако в слишком профессионально исполненной акции иудейские сыщики вполне могли бы распознать "римский след", что неизбежно навело бы их на верные (и в высшей степени нежелательные) выводы; кроме того, это переполошило бы и саму секту. В конце концов, никакого особого пожара пока не было: и деятельность, и проповедь Иешуа были абсолютно открытыми, а агент класса Иуды стукачу-любителю просто не по зубам. В создавшейся ситуации самым разумным было растянуть паутину и терпеливо ждать: наблюдать непосредственно за сектой и контролировать места наиболее вероятного появления перебежчика – подходы к Синедриону, дому Каиафы и штаб-квартире храмовой стражи. Выследить дилетанта несложно; рано или поздно Иоанну придется оторваться от товарищей и пойти в одиночку на конспиративный контакт, и вот тут-то его и зарежут "грабители".
Не знаю, проконсул, насколько вообще велик тот Бог, которому поклоняется Иоанн, но по крайней мере сохранить жизнь своего адепта он сумел – не дав тому ни разу за последующие дни уединиться от единоверцев. Лишь ранним утром в четверг 13 нисана наша служба наружного наблюдения зафиксировала, наконец, появление в городе Иоанна, однако опять не одного, а в компании с Петром. Войдя в один из домов в Нижнем городе и пробыв там около получаса, они затем покинули Иерусалим через Овчьи ворота в Восточной стене, и двинулись к Елеонской горе; Иерихонская дорога была в этот час совершенно безлюдна, и наблюдение за ними пришлось снять. А вот человек, вышедший из того же дома через несколько минут после Иоанна с Петром, привел последовавших за ним оперативников к... Никодиму, одному из лидеров либеральной фракции Синедриона.
Вот тут я встревожился уже по-настоящему; теперь, по крайней мере, становился понятен замысел Каиафы – за каким, собственно, чертом ему понадобился осведомитель в абсолютно открыто действующей секте. Первосвященнику, похоже, удалось-таки слепить, при помощи провокатора-Иоанна, столь желанный для него "заговор Иешуа-Никодима", который позволит Каиафе с Анной свернуть шею всей внутрисинедрионовской оппозиции. Оставалась пока непонятной роль Петра, а главное – какого дьявола молчит об этих контактах Иуда, уже шестой день не выходящий на связь. Обо всем этом, однако, можно будет поразмышлять и чуть позже, а сейчас следовало спасать Иешуа с Никодимом – и притом немедленно: времени на сложные многоходовые комбинации уже не оставалось.
Где-то ближе к полудню Никодим проводил время в беседе со своим давним приятелем Гаем Фабрицием, вот уже дюжину лет бессменно занимающим никчемную должность советника по культуре при администрации прокураторов Иудеи. Утонченный и насмешливый интеллектуал, навсегда отравленный коварным очарованием Востока, советник врос в эту каменистую землю подобно калабрийским соснам, завезенным некогда к нам в Италию финикийскими колонистами. Лет десять назад он познакомился с Никодимом на почве толкования каких-то вавилонских мистических текстов. Знакомство это затем переросло в дружбу (насколько она вообще возможна между правоверным евреем и "язычником"), которая приоткрыла перед Фабрицием и мрачную красоту иудаистской веры, и завораживающую картину Мира, организованного как единое целое грозным внематериальным Божеством. А пару лет назад он – с подачи все того же Никодима – весьма всерьез увлекся учением некого галилейского проповедника, и даже, помнится, имел с тем однажды краткую беседу. Одним словом, советник пользовался среди коллег-чиновников репутацией законченного юдофила и, естественно, служил объектом доброй половины доносов, поступавших от этой публики в нашу службу.
Общаясь с этим человеком в прежние годы, я временами ловил себя на пугающей мысли: интересно, кому (или чему) служит на самом деле иерусалимский резидент Главного разведуправления Империи, генерального штаба центурион Гай Фабриций? А потом понял: этот язвительный циник, который в Риме уже давным-давно угодил бы на плаху за "оскорбление величества", служил – на собственный страх и риск – идее грандиозной всемирной Империи. Империи, объединившей бы кристальную логику Запада с темной безошибочной интуицией Востока; доблесть победоносных легионов – с мудростью тысячелетних папирусов; чеканные формулы римского права – с абсолютом смутных откровений, исходящих от безличного внетелесного Бога. Империи, в которой медь Европы сплавлялась бы с оловом Азии в черную бронзу, над которой не властны стихии и время.
Разумеется, смешно и думать, будто такой человек может клюнуть на "историческую миссию Рима" или тому подобную пропагандистскую мякину. Фабриций просто скучал и при этом постоянно нуждался в решении задач повышенной сложности, как наркоман в зелье. Задуманная же им грандиозная шахматная партия, где черными играл бы весь существующий миропорядок, явственно сулила центуриону куда более яркие и изысканные наслаждения, чем секс со жрицами Астарты или гиперборейская рулетка.
Кое у кого, кстати, может возникнуть впечатление, будто речь идет об изнеженном эстете, коему место не в Иерусалимской резидентуре, а в Александрийской библиотеке; это простительное, в общем-то, заблуждение стало для многих крутых парней последним в их жизни. Да что там говорить: Фабриций ухитрялся долгие годы водить за нос и вашего покорного слугу; ну, подумаешь, еще один аристократический отпрыск – из тех, что в последние годы буквально заполонили верхние этажи разведслужбы. Традиционной для семейства Фабриция была непыльная служба по линии МИДа (благо имелся в наличии знаменитый прадед, блистательно ведший некогда переговоры с Пирром); и какого хрена ему не сидится в каком-нибудь посольстве?
Возможно, я так и остался бы пребывающим в неведении, если бы шесть лет назад Центр, озабоченный неспадающим валом палестинского терроризма, не затеял очередную реорганизацию. На сей раз ввели должность регионального координатора деятельности всех спецслужб Империи по Юго-Восточному Средиземноморью, придав соответствующим резидентам двойное подчинение, и возложили эту работу на меня.
Nota Bene: Идея была в общем-то здравая, только вот реализовали ее, как у нас повелось, через задницу: теоретики из центрального аппарата (те самые, что всю жизнь были просто помешаны на перекрестной конспирации) вдруг принялись с азартом объединять все, что можно, и что нельзя – тоже. Ну, в том, что нашей службе переподчинили резидентуры Главного разведуправления в буферных "государствах" Приевфратья, еще можно усмотреть некую рацею: хотя до сих пор все сообщения о связях между еврейскими националистами и парфянской Госбезопасностью на поверку оказывались липой, чем черт не шутит... А вот то, что эти штабные мыслители повесили на меня и все армейские спецслужбы, привело к самым печальным последствиям. Более года, пока в Риме, наконец, не опомнились и не отменили эту дурь, я был вынужден неведомо зачем курировать и общевойсковую разведку Сирийского военного округа (со всеми ее добывающими агентурными сетями и диверсионно-десантными подразделениями), и Особые отделы шести азиатских легионов, и территориальную контрразведку погранвойск. Военные разведчики, с которыми у нас к тому времени отдалились на удивление приличные рабочие отношения, понятное дело, сочли это злостным нарушением конвенции, и с той поры я стал для Штаба округа "персоной нон грата". Мало того: именно об эту пору у нас произошел совершенно необъяснимый провал, стоивший жизни двум ценнейшим агентам-нелегалам. Я не успел тогда собрать неопровержимые доказательства (расследование свернули – по личному указанию Сеяна), однако все указывало на вполне преднамеренную утечку информации из Антиохии. Впрочем, как говорится, с паршивой овцы – хоть шерсти клок: за тот год мне удалось перетащить к себе на оперативную работу несколько ярких ребят из армейского спецназа; в их числе был, кстати, и Демиург.
Впрочем, я отвлекся. Так вот, о Фабриции... Хорошо помню острое чувство зависти, охватившее меня при первом ознакомлении с возможностями той вроде бы небольшой агентурной сети, что сплел за эти годы прямо у меня под носом легкомысленный советник по культуре. По экстремистам резидент ГРУ работал мало (да это и не входило в его задачи), но зато уровень его информаторов и агентов влияния в рядах высшего руководства Иудеи просто поражал воображение. Только тогда я оценил, наконец, какой титанический труд кроется за каждым взмахом перламутровых крылышек этого весеннего мотылька.
Должен признаться, что Фабриций порою безумно раздражал меня своей экстравагантностью, однако, как бы то ни было, измышляемые им головоломные комбинации _в_с_е_г_д_а_ оказывались успешными. А поскольку я твердо убежден в том, что удачливость (или неудачливость) человека есть точно такое же врожденное качество, как цвет глаз или музыкальный слух, то взял себе за правило относиться к кунштюкам центуриона, как к своеобразному налогу на роскошь; верно ведь говорят – лучше с умным потерять, чем с дураком найти. При всем при этом я, как ни странно, доверял ему настолько, насколько вообще можно верить кому бы то ни было в такой специфической профессии, как наша. Именно по этой последней причине Фабриций стал одним из двоих людей, что-либо слышавших о "Рыбе", и единственным – посвященным в ее оперативные детали.
Итак, около полудня в четверг 13-го нисана советник по культуре при администрации прокуратора Иудеи Гай Фабриций заглянул к своему душевному другу Никодиму дабы поздравить того с Пасхой, и теперь вел с ним чинную беседу. Сначала, как водится, посудачили о городских новостях. Народ, например, с тихим ликованием обсуждает удивительное везение знаменитого повстанца Элеазара, человека-легенды, который опять сумел проскользнуть между пальцами у охотящихся за ним римских карателей – хотя и потерял в этот раз многих своих людей. Советник кисло заметил, что удача, неизменно сопутствующая этому человеку, явственно свидетельствует о покровительстве Высших Сил; как полагает высокоученый член Синедриона, а не может ли Мессия – чисто теоретически! – явиться в обличье разбойника с большой дороги? (Именно Фабриций убедил меня в свое время сделать из Элеазара своеобразного "крысиного волка". Скажу не хвастаясь: это была действительно хорошая работа – за каких-нибудь три года превратить средней руки уголовника в единоличного лидера партизанского движения, методично сожравшего по ходу своего возвышения всех прочих полевых командиров центральной Иудеи. Что же до самой группировки Элеазара, то разведкой в ней ведает столь же легендарный Одноглазый Симон – он же "Щука", связь по четным вторникам и нечетным средам через слепого нищего по правую руку от входа в кожевенный ряд...)
Затем, удостоверившись в конфиденциальности беседы, советник перешел к делу. Их с Никодимом связывает давняя дружба; с другой стороны, он с огромным уважением и симпатией относится к Иешуа Назареянину и его проповеди. Все это вынуждает его, Фабриция, совершить сейчас должностное преступление – разгласить служебную тайну. Вчера в канцелярию прокуратора Иудеи поступила от тайной службы докладная записка, содержание которой – чистым случаем – стало известно и ему. Из сообщения следует, что в ближайшем окружении Назареянина появился предатель, с помощью которого первосвященник Каиафа, судя по всему, готовит провокацию. Он, видимо, попытается изобразить дело так, будто в Иерусалиме созрел опаснейший заговор, главными действующими лицами которого являются Иешуа и Никодим. В своей ненависти к Никодиму, которая ни для кого в Иерусалиме не является секретом, Каиафа, несомненно, способен на любые гнусности. Поэтому советник настоятельно призывает своего друга воздержаться пока от общения с Назареянином, но при этом, если у него есть возможность, послать тому предупреждение о предательстве и просьбу покинуть Иерусалим хотя бы на некоторое время. Нет нужды повторять, что их разговор абсолютно конфиденциален, так что в своем предупреждении Никодиму следует упомянуть, будто утечка информации произошла внутри Синедриона.
Никодим был удивлен, опечален, разгневан – все, что угодно, но только не напуган. Да, он действительно поддерживает контакты с Иешуа Назареянином и никогда не делал из этого секрета (хотя и не афишировал их демонстративно). Более того, именно сегодня ночью он собирается пойти на встречу с Иешуа в Гефсиманский сад. Встречу эту назначил ему несколько дней назад сам пророк, явно собирающийся сообщить Никодиму нечто важное, и он придет сегодня в назначенное место, кто бы ни пытался тому воспрепятствовать – хоть Каиафа, хоть сам Вельзевул. Никодим высоко ценит самоотверженность советника (разглашение служебной тайны – это не шутки) и благодарит его за предупреждение. Вообще у них в Синедрионе в последние дни действительно происходит нечто странное – во дворе еженощно дежурит усиленный наряд каких-то головорезов. Как думает советник, может быть Каиафа до того сам себя запугал, что и вправду ждет – не сегодня-завтра "заговорщики" примут на грудь по паре стаканов пейсаховки и полезут штурмовать Синедрион?
А вот передать предупреждение для Иешуа можно, по счастью, прямо сегодня. Во время той же встречи, происшедшей несколько дней назад (да черт меня раздери, отчего же Иуда ничегошеньки не сообщает о таких вещах? Спит он там, что ли?), так вот во время этой встречи Иешуа попросил его найти в Иерусалиме такое место, где он с учениками мог бы спокойно съесть праздничную пасху. По какой-то причине он хочет сделать это в Иерусалиме, а не в Вифании; Никодим, разумеется, предлагал свой дом, но Иешуа, поблагодарив, отказался: это, по его мнению, опасно для хозяина. А поскольку, по словам Иешуа, иерусалимская наружка уже оттоптала ему все пятки, они проникнут в город безо всякого шума и как можно быстрее и незаметнее пройдут в подготовленное для их трапезы помещение.
Сегодня утром Иешуа, как и было уговорено, прислал в город двух учеников... Кого именно? Он, честно говоря, не знает; а что, это имеет значение? Так вот, учеников встретили у ворот и показали им нужный дом; да, это дом одного достойного человека, его самого сейчас нет в Иерусалиме. Сейчас ученики уже наверняка за городом, где-то в Гефсимании (жаль, что мы чуть опоздали – можно было бы передать сообщение прямо с ними), а к вечеру они приведут остальных, вместе с Учителем – есть пасху. У него даже была договоренность с Иешуа, где и как оставить в доме сообщение, если вдруг возникнет нужда; вот она и возникла – как в воду глядели... После чего советник по культуре откланялся, отметив про себя, что с профессиональной точки зрения ребята действуют на удивление грамотно. И, кстати, надо бы проверить – что это там за новости с ночными караулами во дворе Синедриона?
Итак, ситуация в известном смысле прояснилась, а в известном даже запуталась. В конце концов, само предположение о том, что Каиафа пытается изготовить "амальгаму" для грядущего политического процесса, основывалось именно на личности связника – Иоанна. Если же контакт действительно происходил по инициативе Иешуа, и участие в нем Иоанна – случайность, то мы возвращаемся в исходный пункт: какую все-таки задачу первосвященник возлагает на перебежчика? Хорошо хоть предупреждение Назареянину будет передано уже сегодня; передать его раньше, через Иуду, мы не могли – нет источника, на который тот мог бы сослаться. По понятным соображениям, не могли мы открыть Назареянину и имени изменника; впрочем, сейчас все это уже не имело значения.
К шести вечера наши оперативники перекрыли все подходы к дому Никодимова друга; я твердо решил ликвидировать Иоанна сегодня вечером, когда секта так удачно избавилась от полицейской опеки. В крайнем случае, у нас оставался еще резервный вариант – нанести предателю ночной визит прямо в Гефсиманию, где, как мы теперь точно знали, секта пробудет до утра. Фабриций, совершенно для меня неожиданно, решил лично возглавить эту рутинную акцию:
– Позвольте мне, экселенц! – и, поколебавшись, добавил: – У меня отчего-то очень скверное предчувствие, а оно меня редко обманывало. Может, я что-нибудь замечу прямо на месте.
Несколько встревоженный (фантастическая интуиция центуриона была мне отлично известна), я сделал что мог: усилил службу наружного наблюдения в Нижнем городе и привел в состояние пятиминутной готовности взвод спецназа под командой декуриона Петрония; теперь оставалось только ждать.
Ближе к полуночи появился крайне встревоженный Фабриций. Сообщив, как бы между делом, что ликвидация Иоанна им пока отложена, он спросил: не отмечен ли за последнюю пару часов выход на связь Иуды? Я весьма резко ответил, что центуриону все-таки не мешало бы для начала объясниться на предмет Иоанна. Тот только рукой махнул – да, разумеется, но сначала мне следует вызвать, причем немедленно, старшего поста, осуществлявшего наблюдение за подходами к зданию Синедриона; я сейчас пойму – зачем.
– Простите, экселенц, а на чем, собственно, основана наша уверенность в том, что предатель – именно Иоанн?
– То есть как это – на чем? На рапорте Иуды и донесении осведомителей из Синедриона.
– Вот именно. Только если вы рассмотрите эти сообщения _п_о_р_о_з_н_ь_, то окажется, что они друг дружку ничем не подтверждают. То, что произошло предательство – это факт; а вот то, что предатель – Иоанн, или человек похожий на Иоанна, мы выяснили, если вы помните, путем _н_а_в_о_д_я_щ_и_х_ вопросов. А это скользкий путь, экселенц...
– Черт побери, центурион, к чему вы клоните?
– А вот к чему. Пару часов назад из дома, где происходила трапеза, действительно выскользнул одинокий ученик, но только не Иоанн, которого мы ждали, а сам Иуда. Так вот, когда он выходил (а на улице было уже темно), мы чуть его не зарезали, приняв за Иоанна. Вот тут до меня и дошло, что они здорово смахивают друг на дружку, особенно при плохом свете; собственно, мы и узнали-то Иуду в основном по денежному ящику. Дальше его, естественно, _п_о_в_е_л_и_, но он, по темному времени, сумел оторваться. Вот я и интересуюсь – не всплывал ли он у вас или, скажем, на резервных явках?
– Пока нет, – вымолвил я, чувствуя, как у меня в желудке образуется кусок льда.
– В принципе он, конечно, мог оторваться, приняв нас за иудейскую наружку...
– Да ладно вам, центурион, я не любитель прятать голову в песок. Спасибо, что озаботились на предмет старшего по наружному наблюдению за Синедрионом – он, наверное, уже на подходе. Как, кстати, сегодня был одет Иуда?
...Интересно, на что похоже такое ожидание? Пожалуй, на зубную боль: и терпеть дальше невозможно, а все-таки стараешься оттянуть неизбежное – на час, на минуту, на миг... Ага! Вот и наш зубодер.
– Здравия желаю, ваше благородие!
– Присаживайся, декурион. Твое подразделение перекрывало подходы к Синедриону во время первой ночной стражи?
– Так точно! Мы как раз сменялись, когда пришел ваш приказ.
– Напряги-ка память, декурион. Пару часов назад, или чуть позже, не прошел ли во двор Синедриона высокий человек, одетый в темно-синий хитон и коричневую головную повязку, с ящиком на перевязи через плечо? Имей в виду – ящик он мог нести в руках, завернув его в головную повязку.
– Тут и напрягаться нечего, ваше благородие. Был такой, и в руках нес темно-коричневый сверток, точно как вы сказали – примерно за полчаса до смены.
– А почему вы так четко его запомнили?
– Он здорово смахивал на словесный портрет того типа, что мы высматриваем все эти дни; мы даже сперва подумали – уж не тот ли самый... Постойте! Так может... Ваше благородие!..
– Нет-нет, декурион, не волнуйся, это не тот. К сожалению... Ну что ж, ступай спать. Благодарю за службу.
– Рад стараться, ваше благородие!
Вслушиваясь в затихающие вдали шаги, я малодушно подумал: эх, оказаться бы сейчас в шкуре этого декуриона... Впрочем, дело не во мне и не в моей отставке без мундира – черт бы с ним со всем. Безумно жаль самой операции – такой шанс у Империи повторится не скоро, если только вообще повторится. Фабриций между тем сладко потянулся в кресле, хрустнув сцепленными пальцами.
– Ну вот и все, экселенц. Мозаика сложилась: и сегодняшние прогулки при луне, и шестидневный невыход на связь, и поклеп на Иоанна. Кстати, об Иоанне: ставлю свое полугодовое жалованье – этот парень, пожалуй, доживет теперь лет до ста, никак не меньше. А нам, пожалуй, пора за работу. Наш друг, наверное, уже сделал свой доклад первосвященнику и получил новые инструкции, так что ему самое время поспешать в Гефсиманию, под крылышко к любимому Равви. Я захвачу с собой пару спецназовцев в гражданском и отправлюсь за Овчьи ворота – подышать свежим воздухом, сидя в придорожных кустиках. Иуда, конечно, тоже бывший спецназовец, но особых проблем с его захватом я не предвижу – благо он, как я понимаю, нужен нам живым, но вовсе не обязательно целым-невредимым. Помнится, там как раз локтях в трехстах к югу от дороги есть заброшенная каменоломня. Вот там мы и зададим ему пару-тройку вопросов о планах первосвященника; место хорошее, тихое, да и с трупом потом никакой возни: завалил его камешками, и дело с концом. Нет, согласитесь, экселенц – по сравнению с тем, как эта история могла закончиться, мы, считай, отделались легким испугом.
– К сожалению, центурион, вы ошибаетесь: история эта вовсе не закончилась, и дневные предчувствия вас, похоже, не обманули. В вашей замечательной мозаике не хватает еще двух фрагментов: того, что "наш друг" явился в Синедрион на ночь глядя, и этого странного ночного караула из людей Каиафы.
Прошло несколько секунд, прежде чем умиротворенное выражение сползло с его лица.
– О боги! Так вы думаете...
– Я не думаю, а уверен: они готовят не арест, а ликвидацию. И уж если о Гефсимании известно нам, то Каиафе – тем более; лучшего случая им ждать не приходится. Ну что, центурион, похоже – эндшпиль. Причем у черных проходная пешка, которую я по вялости ума проспал...
– _М_ы_ проспали, экселенц...
– Спасибо, Фабриций. Ну ладно, хватит посыпать главу пеплом. Раз-два! Напряглись и ощетинились! Какой-то минимум времени у нас, возможно, еще есть. Во-первых, немедленно бери коня и скачи в Гефсиманию – хвала Юпитеру, что нынче полнолуние. Какие-нибудь мысли – что говорить Назареянину – есть?
– Пока нет, но когда доскачу – будут.
– Отлично. Помни только, что в первую голову следует спасать Никодима, а уж Назареянина – как получится.
– Ну, это и ежу понятно...
– Значит, я глупее этого ежа – для меня это вовсе не так уж очевидно. Ну, ладно. Теперь о сигналах...
И вот, пока советник по культуре при администрации прокуратора Иудеи Гай Фабриций, закутавшись в серый плащ-невидимку для ночных операций (излюбленную одежду наемных убийц и спецназовцев) летит во весь опор по расплавленному серебру Иерихонской дороги... Пока Иуда с командиром отряда храмовой стражи, отчаявшись втолковать этому ослу Каиафе, что в такого рода операциях численность вообще роли не играет, теряют драгоценные мгновения, пристраивая ко взводу отборных головорезов-коммандос рыхлую колонну из вооруженных чем попало первосвященнических рабов (пропади они пропадом!)... Пока я затягиваю шнуровку своего парадного панциря со значками военного трибуна (уж сколько лет его не надевал!), а стоящий рядом декурион Петроний зычно орет закемарившим спецназовцам:
– Взво-о-од! В ружье! Боевая тревога!...
Пока, одним словом, возникла небольшая пауза. Вы, проконсул, имеете возможность ознакомиться с событиями, происшедшими на последней трапезе Иешуа с его учениками, – так, как мы их восстановили несколько дней спустя.
Вообще-то Иешуа, судя по всему, и так уже догадывался о многом, а может быть – и обо всем. Во всяком случае, сообщение Никодима он воспринял с полным равнодушием; обронил только, что, похоже, уже весь Иерусалим знает, что его нынче предадут – кроме, разумеется, собственных учеников. Сухо объявив о предательстве в общине, он выждал немного, глянул на Иуду в упор и произнес:
– Что делаешь, делай скорей!
Иуда намек понял и немедленно вымелся вон, не забыв прихватить с собой денежный ящик (который, как выясняется, и спас ему жизнь при выходе на улицу). Вообще изо всех речей Иешуа в тот вечер было ясно: человек подвел черту под всей своею жизнью и хладнокровно отдает последние распоряжения, стараясь не упустить ни единой мелочи. Не просто отказался от борьбы и поплыл по течению, нет – он был именно твердо убежден в завершенности своего земного пути и вел себя соответственно.
Автор: Кирилл Еськов
Опубликовал: Handy
Источник: Библиотека Мошкова
Просмотров: 14750
Поделиться:
Добавить комментарий:
Вам необходимо авторизоваться:
|
